Неточные совпадения
Николай Абрамыч тотчас же взял отпуск и, как ураган,
налетел на Щучью-Заводь, в сопровождении своего наперсника, денщика Семена. Выскочив из брички, он приказал встретившей его
на крыльце Улите подать самовар и тотчас же распорядился, чтоб созвали
людей.
Гораздо более смелости и горячности к детям показывают кроншнепы малого рода; средние — осторожнее, а большие даже с первого раза никогда не
налетают слишком близко
на человека, разве как-нибудь нечаянно: они сейчас удалятся
на безопасное расстояние и начнут летать кругом, испуская свои хриплые, как будто скрипящие, короткие трели.
От гнезд с яйцами, особенно от детей, старые дрозды бывают еще смирнее, или, вернее сказать, смелее, и если не
налетают на охотника, то по крайней мере не улетают прочь, а только перепархивают с сучка
на сучок, с дерева
на дерево, немилосердно треща и чокая и стараясь отвести
человека в другую сторону.
Степные кулики в степях то же, что болотные кулики в болотах: так же далеко встречают
человека, собаку, даже всякое животное, приближающееся к их гнездам или детям, так же сначала
налетают близко
на охотника, вьются над ним и садятся кругом, стараясь отвесть его в противоположную сторону, но все это делают они с меньшей горячностью и большею осторожностью. После нескольких выстрелов степные кулики отдаляются и становятся сторожки.
Губерния
налетела сюда, как обыкновенно губернии
налетают: один станет собираться, другому делается завидно, — дело сейчас находится, и, смотришь, несколько
человек, свободно располагающих временем и известным капиталом, разом снялись и полетели вереницею зевать
на зеркальные окна Невского проспекта и изучать то особенное чувство благоговейного трепета, которое охватывает
человека, когда он прикасается к топазовой ручке звонка у квартиры могущественной особы.
Мать села у входа
на виду и ждала. Когда открывалась дверь —
на нее
налетало облако холодного воздуха, это было приятно ей, и она глубоко вдыхала его полною грудью. Входили
люди с узлами в руках — тяжело одетые, они неуклюже застревали в двери, ругались и, бросив
на пол или
на лавку вещи, стряхивали сухой иней с воротников пальто и с рукавов, отирали его с бороды, усов, крякали.
За мостом он уже без приглашения кондуктора взобрался в вагон,
на котором стояла надпись: «Central park». [Центральный парк. (Ред.)] Спокойное сидение и ровный бег вагона манили невольно бесприютного
человека, а куда ехать, ему было теперь все равно. Только бы ехать, чем дальше, тем лучше, не думая ни о чем, давая отдых усталым ногам, пока дремота
налетает вместе с ровным постукиванием колес…
Откуда-то из-за угла вынырнул молодой
человек в красной рубахе и поддевке и промчался мимо, чуть с ног меня не сшиб. У него из рук упала пачка бумаг, которую я хотел поднять и уже нагнулся, как из-за угла с гиком
налетели на меня два мужика и городовой и схватили. Я ровно ничего не понял, и первое, что я сделал, так это дал по затрещине мужикам, которые отлетели
на мостовую, но городовой и еще сбежавшиеся
люди, в том числе квартальный, схватили меня.
Наконец господин Голядкин улегся совсем. В голове у него шумело, трещало, звонило. Он стал забываться-забываться… силился было о чем-то думать, вспомнить что-то такое весьма интересное, разрешить что-то такое весьма важное, какое-то щекотливое дело, — но не мог. Сон
налетел на его победную голову, и он заснул так, как обыкновенно спят
люди, с непривычки употребившие вдруг пять стаканов пунша
на какой-нибудь дружеской вечеринке.
Злой ноябрьский ветер,
налетая на него, трепал жидкие волосы большелобой головы, поднимал до колен рубаху, открывая ноги, толстые и гладкие, как бутылки, обросшие желтоватым пухом, и показывал, что
на этом
человеке нет штанов.
Успокоив, сколь могла, матушку и укрыв ее
на постели одеялом, пошла было гневная Устинья в Парашину светлицу, но, проходя сенями, взглянула в окошко и увидела, что
на бревнах в огороде сидит Василий Борисыч… Закипело ретивое… Себя не помня, мигом слетела она с крутой лестницы и, забыв, что скитской девице не след середь бела дня, да еще в мирском доме, видеться один
на один с молодым
человеком, стрелой промчалась двором и вихрем
налетела на Василья Борисыча.
Светятся в сырой соломе отдельные люди-огоньки, краса
людей по непримиримости и отваге. А я от них заключал ко всем.
Налетит ветер, высушит солому, раздует огоньки, — и
на миг вспыхнет все вокруг ярким пламенем, как вспыхивает закрученная лампа. А потом опять прежнее.